
На КЭС был установлен шестидесятисильный одноцилиндровый, четырехтактный компрессорный дизель завода «Фельзер». Завод во время первой мировой войны был эвакуирован в Нижний Новгород (теперь Горький), после революции национализирован и стал называться «Двигатель революции». Естественно при одном цилиндре дизель имел маховик диаметром около четырех метров, составляя по весу солидную махину. В случае поломки шейки коленчатого вала такой маховик разрушил бы все стены и погреб все начальство под развалинами флигеля. Дизель при помощи ременной передачи вращал динамо-машину в 50 кВт, вполне обеспечивающую освещение обоих зданий, а в светлое время суток еще и приводы токарного и сверлильного станков смежной механической мастерской. В качестве резерва на случай аварии дизеля был установлен на бетонном основании бензиновый четырехцилиндровый сорокасильный двигатель английской фирмы «Торникрофт», совершенно изношенный и снятый с брошенной англичанами при эвакуации Севера грузовой автомашины. Ременный привод с его маховичка вращал шунтовую динамо-машину немецкой фирмы «Сименс и Шукерт» с двумя коллекторами по обе стороны якоря. Этот музейный экспонат, выпуска восьмидесятых годов XIX столетия развивал напряжение в 220 вольт путем последовательного соединения токособирателей с обоих коллекторов. Паспортная мощность этой электрической машины достигала 50 кВт. Полностью ее мощность не могла быть использована ввиду малой мощности двигателя и изношенных токоснимателей, которых заменить новыми не представлялось возможным вследствие старинности образца. «Заключенным нарочно дают старую изношенную технику, - ворчал электромонтер КЭС, - чтоб заключенным еще тяжелее было работать в концлагере!». Может быть нарочно это и не делалось, но действительно в концлагерях почти вся техника по годам своего выпуска как будто была изъята из музеев и вследствие своей изношенности требовала дополнительного труда заключенных для ее эксплуатации и исправно работала только благодаря большой заботе о ней со стороны заключенных, боявшихся наказания от чекистов за отказ самой техники работать. Механизмы КЭС не составляли исключения в этом отношении.
Водяное охлаждение двигателей производилось из водопроводной системы с водонапорным баком на чердаке главного здания, в который вода накачивалась поршневым насосом с электрическим приводом, установленным в деревянной пристройке машинного зала КЭС. Водозаборная труба была выведена по дну реки Кеми, почти до ее середины. Против КЭС река была довольно широкая, но мелкая.
С закрытием гостиницы и занятия ее здания под Управления СЛОНа (впоследствии переименованного просто в Соловецкий лагерь – СЛАГ) в конце 1929 года постепенно, по распоряжению начальства, к КЭС стали присоединять новых потребителей. К 1933 году кроме двух вышеописанных зданий КЭС питала осветительную сеть Городской пожарной команды, дивизиона войск ОГПУ, радиостанцию Управления СЛАГа и отдельные в городе квартиры вольнонаемных и заключенных чекистов аппарата Управления СЛАГа, которые обязательно хотели иметь «свое» освещение. Их пристрастие к «своей» электростанции можно было понять, так как коммунальная электростанция в летние светлые месяцы вообще не работала, а зимой не давала полного напряжения, и население города освещалось тусклым светом. Кроме вышеперечисленных потребителей к сети КЭС было присоединено здание Кемского Леспромхоза, специально для зарядки аккумуляторов их радиосвязи с лесозаготовками и в летнее время. Зарядка аккумуляторов телефонной станции Управления производилась также электроэнергией подаваемой КЭС.
Количество часов работы КЭС в сутки определялось временем года. В летние месяцы, когда заря не сходит с неба КЭС работала с 18-21 часа до 2-х часов ночи, неполную смену и то, главным образом, для зарядки аккумуляторов Леспромхоза и телефонной станции (в часы бездействия КЭС радиостанция Управления получала электроэнергию с «Вегеракши», откуда у ней была подведена отдельная магистраль). С октября по апрель КЭС работала еще и с шести часов утра до наступления светлой части дня. В эти месяцы по мере уменьшения продолжительности дня все более возрастало время работы вечерней смены. В декабре-январе КЭС работала до 19 часов в сутки по графику с 6 часов до 11-12 часов и с 13-14 часов до 2-х часов ночи. В дни, когда рассвет тотчас же переходил в вечерние сумерки, перерыв в работе днем сокращался менее чем до одного часа.
Персонал КЭС состоял всего из девяти заключенных, включая заведующего, старшего механика, двух сменных мотористов, двух сменных масленщиков, слесаря-шорника для сшивания ременной передачи и двух электриков, из которых один был дежурный у распределительного щита, другой электромонтер по электросети, ходивший по вызовам абонентов. Он же подменял дежурного у распредщита в зимнее время. Все заключенные, за исключением слесаря-шорника были посажены в концлагерь по 58 статье на десять лет. Исключение составлял старший механик отделавшийся тремя годами заключения и вскоре, после моего прибытия освободившегося и оставленного на некоторое время в той же должности вольнонаемным. Слесарь-шорник был осужден судом на семь лет за «воровство в колхозе». Кристально-чистый, в высшей степени честный он явно ничего не крал, а попал, скорее всего, как «неугодный элемент» - «подкулачник». Очевидно, за его удивительную покорность следователь над ним смилостивился и 58-ю статью заменил воровской статьей, чтоб не пятнать его на всю жизнь, как политзаключенного.
Заведующим КЭС до меня был заключенный венгр Ковач из той плеяды венгерских коммунистов, которые в 1919 году после ликвидации советской власти в Венгрии бежали в Советскую Россию и постепенно были посажены по 58 статье в концлагеря, преимущественно на десятилетний срок. Поскольку мой предшественник закончил свой срок заключения недели за три до моей переброски в Кемь, я его не видел и знал о нем только понаслышке. Он был малокультурным человеком, но хорошо разбирался в нефтяных двигателях. При таком заведующем доставшийся мне по наследству старший механик, возможно, и вполне был на месте, но поскольку сам я дизель видел первый раз в жизни, только теоретически зная принцип его работы, мой первый помощник оказался для своей должности очень слаб. Он был шофер, ездил превосходно, недурно знал автомобильный двигатель, немного поднатаскался, работая у дизеля, но далее, когда был поставлен двухтактный нефтяной двигатель, его некомпетентность выявилась сразу. Сменные мотористы Костенко и Подопригора, крестьяне попавшие в концлагерь как «кулаки» хорошо знали нефтяные двигатели, в особенности первый, очень пожилой, имевший в своем хозяйстве собственный такой двигатель. Костенко был начитан и вполне выглядел сельским интеллигентом. Подопригора был деревенский кузнец. Настоящим интеллигентом был дежурный у распредщита, только в концлагере овладевший навыками достаточными для исполнения своих обязанностей на маленькой электростанции какой была КЭС. Он был довольно пожилой офицер семиреченского казачества. Электромонтер был хороший практик. В шутку мы с ним друг друга называли «тезкой», потому что у обоих у нас был 8-й (террор) ст. 58 и обоих нас «окрестил» (то есть посадил в концлагерь) один и тот же следователь Московского ГПУ Корженевский, только монтера двумя годами позже, чем меня. Масленщики тоже не были специалистами, как и слесарь-шорник. Все они были крестьяне и овладели достаточными знаниями при работе у дизеля тут же на КЭС. Старший механик, оба моториста и один масленщик были украинцы, другой масленщик казах, остальные русские. Поскольку все исполняли свои обязанности, а казачий офицер вел еще и всю канцелярию и частично и бухгалтерию, так как штатного бухгалтера не полагалось, а по совместительству был прикреплен к КЭС работник финотдела полковник Русской армии политзаключенный Лобанов. Он появлялся у нас только в начале месяца, чтобы выписать счета абонентам за отпущенную электроэнергию по спискам подготовленным офицером и выдать нам премиальные деньги. Лобанов тоже был моим «тезкой» так как и его усадил в концлагерь Корженевский, только по пункту 10 статьи 58 и только на три года. Усадил Лобанова следователь через два года после электромонтера уже в 1933 году, так что полковник в концлагере был новичком. Возраст моих подчиненных был от 35 до 50. Самый молодой 27-летний оказался я, их заведующий.